Алхимик. Повести и рассказы - Игорь Агафонов

Что касается гвоздодёра, придётся за ним в другой раз, заодно, может быть, ещё по кружечке – за лося, так сказать…

Карты-картишки…

Василий насупясь сидит в подсобке на перевёрнутом ящике из-под пива, курит. Заходит Палыч (свои называют его за глаза Паныч), директор, оценивающе оглядывает его поверх тёмных очков, и тоном – не то обиженным, не то язвящим (с похмелья Василию трудно определить), – говорит:

– Мне даже неловко общаться с тобой, таким… грустным.

Василий для приличия пошевелился, однако промолчал, потому что голова, точно у рыбы варёной.

– Ну и зачем ты мне нужен такой? – Паныч (ему ещё и тридцати нет, но приличным брюшком, и все к нему с почтением и по отчеству) повернулся к двери. – Следуй за мной.

В кабинете Паныч налил хрустальный стакан коньяку, скомандовал:

– Вперёд!

Василий выпил и закрыл глаза.

– Держи, – Паныч протянул конфету. – Присаживайся, – и сам примостился на край стола, скрестив при этом ноги и руки, ободряюще улыбнулся: – Ну, чего скажешь?

– А чего сказать, – Василий прислушивается к начинающемуся рассвету в голове и расслаблению в теле, пожимает плечами и разворачивает конфету.

– Ну, например: я оставляю на тебя магазин – сумеешь продать его целиком? С потрохами, так сказать.

«Вот оно что», – Василий разжевал конфету, проглотил, облизал зубы.

– А что ж… могу.

Василий, в общем-то, по натуре не сквалыга, но азарт в нём не дремлет. Был чуть помоложе когда, развлечения ради такими хохмами занимался: кильку за шпроты выдавал и сбывал заезжим оптовикам, или в соседнем магазине собирал с простаков деньги на растворимый кофе или колбасу по пятнашке, которая в зале по три сорок, но её нет. Скучивал вокруг себя нуждающихся: иди сюда, – манит рукой мужика. Тот: я чо – я ничо (мужик уже в трансе от одного такого обращения, как, впрочем, и все остальные, вокруг столпившиеся). Ид-ди сюда, говорю! Тебе колбаса нужна? Ну вот. Соберёт деньги и шмыг в магазин, оттуда через заднюю дверь – в такси прыг и поминай как звали. Потом ящик коньяку ставил ребятам из «дружественного» магазина. Так что не о наживе речь – об игре, психологическом эксперименте. И сейчас иной раз и не нужно вовсе, а украдёт чего-нибудь. Спортивного интереса ради. Впрочем, то давние времена, сейчас уже и неловко вспоминать про такое… да и представляется так, будто и не было ничего, как детства, скажем. Сперва тебе рассказывают мама с папой, каким ты был смешным засранчиком, и тебя это умиляет. Потом родители уходят – уходит и время с ними вместе как бы. И ты остаёшься сам по себе – наедине со своими воспоминаниями. И потом эти воспоминания начинают потихоньку затираться новыми впечатлениями… Ну не совсем, конечно – в критические минуты перед глазами вспыхивает… Но всё же. Спрашивают тебя, например: каким видом спорта ты занимался, ты отвечаешь, а потом спохватываешься – а занимался ли? Уж не соврал ли?.. Ну да ладно.

В данном же конкретном случае деньги были нужны позарез – карточный долг нависал дамокловым мечом. Один его знакомый так разыгрался однажды, что жену родную на кон поставил и дочь, а затем и жизнь собственную… Явился к брату: выручи. Тот: я же не заставлял тебя играть. На утро нашли картёжника на яблоне повесившимся. Василий тоже, бывало, просаживал всё – материальное (на жизнь чью-то, однако, ни разу не покушался таким образом), ловил тачку, мчался в долг, сгребал дома все побрякушки у жены, другой какой скарб стоящий и обратно за стол. Нинка, жена, слава Богу, ни слова – ни полслова. У отца, когда он ещё жив был, тоже занимал. Он только и спросит: ты мне их вернёшь? Не знаю, честно ответит Василий, смысла потому что нет лукавить – ни себе, ни отцу, тем более, кому ещё сына понять, если не ему. Всё наставлял: запомни, у картишек нет братишек. Когда Василий в последнее время играл с ним, тому всё казалось, что сын его жалеет, и это его раздражало. Василий после его смерти узнал, что выигранные у него деньги отец Нинке отдавал. Всё повторял: у тебя, сын, нет жёсткости.

– Вот грузчики жалуются, не на чем товар возить. – Паныч по-прежнему опирается задницей о столешницу и руки на груди скрещены. – Тележки новые куда-то запропастились.

– А я тут при чём? – У Василия заторможенность благодаря коньяку уже истаяла окончательно, он попытался разглядеть через тёмные стёкла очков глаза директора, но тщетно.

Паныч рассмеялся, даже кудри его каштановые запружинили по плечам, хорошо рассмеялся вроде бы, без подтекста, по крайней мере.

Месяца два назад Паныч устроил вечеринку в магазине, ансамбль дорогой пригласил, обслугу по высшему разряду, гуляй, ребята, короче, но щедрость мою помни. И на этой вечеринке приключилась оказия. Работала в отделе штучных товаров одна мамзель, ничего себе, всё при ней и даже сверх стандарта. Словом, если шуры-муры заводить, то в самый раз. Только Панычу она была, как Василий примечал, ни к чему, у него и без этой крали хватало ширпотреба – что днём, что ночью. И придирался он к ней, в сущности, по делу: уйдёт куда и вот лясы точит, отдел же без присмотра. А ей, стало быть, помнилось, будто он неспроста не равнодушен, и сказанула мужу своему. А муж на этой вечеринке присутствовал. Василий видел, что в кабинет к Панычу зашли трое, но значения не придал – мало ли зачем и кто заходит к босу. Спустился со второго этажа в зал, где танцы вовсю бацали, успел крутануться с одной. Потом Вовик подходит, сообщает: Паныча побили. Василий не поверил: не так-то просто побить Паныча – парень крепкий и тренированный. Пошёл – увидел. Действительно. Прилично отделали. Спросил: «Где они?» Махнул рукой – ушли, мол, вниз по лестнице. Василий побежал вдогонку, выдернул трубу из заграждения к кассам, тут и обидчики, все трое, выруливают – чёрт их знает, может, на посошок выпить задержались. Двоих вырубил сразу – первому по ключице долбанул, второму по рукам, а третьего сперва кулаком оглушил, затем сзади за горло трубой прихватил и пару раз по носу и по зубам. То есть тридцать секунд и всё о”кэй. Так Панычу и доложил. А Паныч и сам всё видел из окна своего кабинета. Кроме того, он позвонил в отделение, откуда приехали быстро, бузотёров этих прибрали, и вечер продолжался. Потом та самая краля, чей муженёк затеял все эти выяснения, подошла, попросила съездить в отделение, чтобы отпустили мужа с сотоварищи. Паныч сразу почему-то согласился. Пришлось Василию же ехать на Панычевой машине. Зашёл, представился от кого, передал просьбу, пригласил зайти, что называется, отовариться, – как учили, короче. Те только спросили: на чём довезти имеется? Вынесли этих ребят, побросали в машину и адью. Такая, стало быть, история. Теперь что же касается этих тележек, коих так не достаёт грузчикам… Их Василий толкнул на сторону вчера в обеденный перерыв, когда в подсобках было тихо. А что такого особенного? Подходит мужик, вежливо объясняет: так и так, мол, очень нужно, продай… Как откажешь? Василий и продал. Долг, как уже сказано, карточный висел над ним… Вот так, Паныч, грамотный ты мужик, башковитый, с перспективой… купи новые тележки, тебе это раз плюнуть, после сочтёмся. Тесть у Паныча директор большого торга, он его и на путь наставил. Что ещё помнит о нём Василий? А, вот. Хотя, возможно, и трёп обыкновенный, но похоже на правду. Он на Украине (во времена ещё оные) торговый институт заканчивал, а экзамены сдавал следующим образом: покупал преподавателю, не то декану путёвку на Карибы и там за коньячком и балычком заполнял свою зачётку. Ну да ладно, это не его, Василия, дело. У каждого своё амплуа, стезя так сказать.

– А вот знаешь ли ты настоящую цену товару?

Это что, вопрос на засыпку? – Василий слегка настораживается.

– Не знаешь, я вижу. – Паныч наклоняется и теперь сам поверх очков заглядывает в глаза Василию. – И это весьма и весьма жаль. Потому что мне не нужны люди, которые плохо разбираются в ценах…

Василий, наконец, понимает, что Паныч вовсе не журит его… он вовсе его не журит.

– Так что, дорогой, деньги, как выражаются, на бочку и после этого пшёл вон!

Вот этого «пшёл вон!» Василий ему не простит. Ладно бы изругал, вспылив, и в запальчивости этой послал подальше, но тут тебе ноль эмоций, тут жест продуманный, давно заготовленный… Время, мол, пришло расстаться. «Чёрт! А ведь он меня подловил!.. – Василия даже в пот бросило от догадки. – А то чего бы это средь бела дня покупатель на тележки объявился… и чтоб никого поблизости не случилось! Это ж нонсенс! Только для чего… почему? Почему подловил, за что?» Впрочем, кто-то сказал про Паныча: не любит он быть в долгу… То есть ты ему добро, а он на тебя в обиде за это… Или это он сейчас придумал?..

Вечером Василий решил съездить к Семёну (три станции на электричке) … вернее, не к нему самому, а к брату младшему, Славику… Тут необходимо пояснить. Раньше Василий работал в отделе заказов большого масштаба – инвалидов, пенсионеров разных гречкой и прочим товаром снабжали, это ещё в девяностом году, когда напряжёнка со всеми этими товарами наблюдалась. И хозяйкой там стояла Лизавет Романовна. Хваткая баба, связи имела на приличных уровнях. И вот пригрела она паренька смышлёного, Семёна Конова, и с его помощью ворочала делами будь здоров. Товар, гуманитарка всякая вагонами поступали бесперебойно – их пускали налево и со всеми, с кем нужно, делились. По-умному, стало быть, крутили-вертели. Умели. А потом Семён на Лизаветиной дочке женился. Возможно, через дочку она его и узнала, Василий подробностей не выведывал. Свадьба по тем временам – что сейчас на миллиард, наверно. Позже, имея деньги и прикрытие, Семён потихоньку сколачивал группу, боевичков-исполнителей, исправно им платил, но и дисциплину держал. Такой дисциплины в армии и по сей день нет. И ныне Семён Конов на иерархической лестнице числится где-то, пользуясь опять же армейской терминологией, на уровне батальонного командира. Есть и над ним люди, но кое в чём он уже и сам-сусам. Кумекает.